Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Под каменным мостом

Где прощаются с жизнью

Живут сёстры печали

Под каменным мостом, где предпочитали распрощаться с жизнью, как с возмутительной, но понятой шуткой, жили пубертатные сёстры печали. Старшая печаль и печаль младшая, что неестественно, однако пригодно для изречения другим. Жили как полагается макабрам могущим вызвать симпатию, в небольшом уютном, из тёсаных булыжников, проложенных скрепляющим желчным. Вальма из чего-то морёного, обита настилом из многоугольных древесных, не мог вообразить и Карл Линней. Хоть дом под мостом, упросили хартофилакса обнадёжить крышу гниющими (потому что это история окончательного распада) листьями из собственной вредности и мнительности, нелюбви ко всему, может сверху. Был единственным жителем в округе, в данном рассмотрении вся Родиния. Соседствовал с сёстрами, жилось глянцево-политурно. На праздники в гости, пешкеши, друг у друга предвечных вшей, до локаторы в труху беседовали, апокалипсический хоровод на Юрьев, вместе хоронили выловленные оболочки самоубийц, не смог пустить всё по иному каменный акведук над домом. В этот солнечный обе вышли и присели на круторе, пощипывая соседские бока, подзуживая друг друга снять маисовые портянки и ожидая милейшего. То, сегодня явится, делом несомненным, дождь из лейопельм. Сегодня у старшей ответственный. Говоря без экваторных блужданий, день её. Давно это было (ну не так уж, не так уж), всё равно помнилось и раз в год по случаю импровизированный шабаш-изгаление. От смертного сонномушья жизни, многочисленные, выдуманные сёстрами и принимаемые хартофилаксом, единственным смыслом растянувшегося в пространстве-времени, помимо прочих качественных смыслов. Старику-то что? Да, старику-то что? В своей церкве-оборотне от дня весеннего равноденствия до дня летнего солнцестояния или пока у верховного друида не сделается радикулит роется в папирусной экспликации и книгах, перекладывает с места на место, составляет реестры, собрания, путанее только представление Евдокса о системе мира. Много назад умер епископ, умерли эконом, сакелларий и скевофилакс, единственные друзья, из церкви, богохульствовал в юности, давно. Прибрёл в долину, жительствовали сёстры-бутоньерки, возвёл малую со сменным куполом, было привычней, зажил себе как непорядочный старовер. Вода в реке, виндзейлем основательного агиасмного штокверка, протекавшей близко дебри, всегда отливала одним зеленоватым. Утверждение в духе человека широкой натуры, узревшего уд великана: не слишком широкий, должно быть саженей в семь. Против дома сестёр, под бюгелем затон, на лобное уклейкоорфеон. В дни особенного безделья (когда совесть не пускала их в огород, поправить шляпу кутафье?), налаживали снасть и удили жаброплавниковых, изготовляя суп, высушивая на активности хромосферы и в жернова с хлоридом натрия и покрытосеменным. Расположились на двух мшистых своего предкрылечного бонсэки, лица к излучению, поглядывали в сторону виднеющейся справа церкви и идущей от свит-трека. Ждали, материализуется хартофилакс, имел задатки непредсказуемости, мог из затона, схватив за ноги и утянув в свидетели на рыбный процесс. Тот праздник старшей позабыл и думать. Давеча под вечер наткнулся на два неизвестных с Зенд-Авестами, не замечены при последней описи, пролистывать и заносить в реестр. Досье долгим и кропотливым, стойкие задатки криптостатиста и квазичинодрала, но по сердцу-сгустку. Провозился до утра, разобрался с первым из под гнёта экстерьера чуланом. Без передышки за второй, пока пёрло. Фанза, маленькая деревянная изба подле церкви, распёрта одной комнатой. В ней спал, в ненастную погоду провизировал, в прелестную выходил с этим на натуру и сиживал за столом-чемоданом. Библиотека и фолиоарсенал в капелле, в отведённом конкорсе, позади алтаря. Поддоны до пятисаженного. Подобной по редкости мало где можно, не заливал спумулитом Везувий. Собраны элукубрации досократиков и послеплатоников, потуги бочковых поэтов и сочинителей небылиц. Стеллаж отведён под образ хранения свитков, кодицил-директив, свидетельств древних папирологий и вымерших народов, вымерло несколько больше, привыкли полагать теперешние атеисты и социал-демократы от науки. Свет масляные пентагриды, местожительство стены, каждая в отдалении от, не подкоптились, не перехода к пиромании. Проглядывая сквозь пальцы химический арахин, не одарённого в алхимии из когда-либо рождавшихся, сумел горючее, не прогорающее со скоростью сала. Наполненная до краёв могла без перерыва на выпростать фитилёк около десяти. Пролистывал том из сундука, наткнулся на фарцеции легкомысленного, сеющего маловесные, пропаганда ничего, кроме глума и утехи для стрекозьих умов. Бывает отрадно для измученных тяжкими раздумьями базальных ганглий. «Сказ о японо-итальянской дружбе». (Сочинение господина Изуверова). «Эпизод первый. Мигрень у Маркиза. Вынужден послать за доктором. Должны явиться двое из якудзы, получить изрядную на развитие япономамы. Деньги в кожаном портфеле.

– Что там и во сколько?

– Доктор сейчас, якудза потом.

Эпизод второй. Ганс пренаглым образом рвёт яблоки, укладывает в чрево потрёпанного портфеля. Озирается на стоявшую в глубине сада хижину, опасается появления хозяина.

– Эй, забор, съеби, у меня портфель.

Молчание.

– Эй, забор, я из тебя удочек понаделаю.

Молчание.

Эпизод третий. Ганс приближается к перекрёстку. Его сбивает несущийся на всех мальчишка. Короткие брюки в дорожной пыли.

– Ах ты урод великовозрастный, не мог раньше свой зад вытащить или позже.

– Эй, ты чё, чё за нах? Куда сверкаешь?

– Да у одного урода с хрустами в башке звонарь раззвонился. Думает шарлатан ему поможет, послал. Я сперва его послал, потом рассудил, не лишние. Ты, орясина, не знаешь, где здесь шарлатанят, чтоб не сильно за чертой?

– С твоими короткими и до соседнего хрен дотелепаешь. Ладно, только сперва сбреши, где этот долдон чалится, а то есть близко, но с жабьим декоктом, а есть далеко, но стетоскоп треснул в одном или двух местах. И как звать воплощённое похмелье?

– Если скажу, буду до ночи живот надрывать, думает, масть держит. Короче Маркизом, ей-же-ей. Центр паутина на Садовой, во втором дома чёрствого пекаря. Нанимает весь этаж, имеет отдельный вход, чтоб пустословьем не отчитываться.

– Тогда сверкай как можно дальше, дольше проживёшь, пшёл, недобиток.

Эпизод четвёртый. Ганс отправляется к Маркизу. Открывает напудренный лакей, осведомляется о цели визита.

– Какая тебе цель, собачья бакенбарда. Хочешь чтоб твой балдох копыта отбросил от нелатанного купола? Тогда сторонись, до полосной не дойдёт, трепанацию спроворим.

Эпизод пятый, действие первое. Ганс препровождён в кабинет к Маркизу. Тот сидит в кресле за столом и трёт руками виски.

– Руки прочь, полудурок. Где рецепт с подобным?

– Ты кто такой, тля, где пенсне и эспаньолка на любом месте?

– Арабы срезали, когда послал на хер Авиценну. Пилы с кровавыми зубьями и стрихнин в красочной обёртке есть, значит и результируем. Только нах, хрусты готовь, я так просто не являюсь, не офилантропил до такой. Давай, удивляй, что болит. Верхняя костяная мошонка?

– Смотрю на тебя яйцами и диву даюсь.

– Времени мало, опадленный кусок, потому п-больство про большую семью и скверно идущие дела прибереги для оленей из окружения. К делу, к делу. Сколько младенцев вчера за ужином ухайдакал? До которой степени нажрался спиртами? Скольким полёвкам откусил голову в полночь по предписанию прошлого шарлатана? Сейчас развелось, в поле один не сядешь. Плодятся как плесень. Ну ты давай, не молчи, упырь.

– Ничего не принимал, дай опомнится, гнидавошь.

– А жена это дело с тобой пробует хоть раз в год? Не блюёт после? Если она что-то подмешала в ритуальный поцелуй, то нах такое лечение.

– Всех жён в кладовке без дна запер.

– Хоть одна светлая, небось не сам допёр? Так о деле.

Эпизод пятый, действие второе. Ганс заходит за спину Маркизу и ощупывает его шишковатую голову.

– Так и думал, кровопийца. Мобикус гелестратум или в переводе… да тебе, недалёкому, и такое не сообразовать между ушей.

Эпизод шестой. В кабинет входят два невзрачных японца. Замирают возле оставленной открытой двери и бесстрастно смотрят на представшую картину. Ганс продолжает лечение. Маркиз успокаивающе машет рукой.

– Что хорошо, случай печальный, что плохо, отнюдь не роковой. Лечение, так и быть, правдивое, а то репутация исхлещет. Жри яблоки и дрищи. Сок вместо крови, варенье не из мизинцев, запеканка не из почек галдящих за стеной. Ща выдаю хруст в перспективе, ты мне пять червонцев, сам сказал, «падлой буду».

Эпизод седьмой. Ганс отправляется к столу, извлечь из портфеля яблоки и получить плату. Маркиз, не оценив произведённого сеанса и заподозрив в Гансе одного из тех самых шарлатанов, плюя не попадать в, таким трудным, багровеет и угрожающе приподнимается со своего.